Черный легион - Страница 130

130

– Которые повесят меня с еще большим удовольствием. Но уже как пособника фашистов. Вам-то что? Одним врагом, одной контрой меньше.

– Бросьте, поручик. Не до этого сейчас. Есть другой путь. Патрон – это все же патрон. Вызовите часового. Как только откроет дверь, попробуем снять его, обезоружить и прорваться.

– Вы прекрасно понимаете, что вырваться отсюда, пробиться с винтовкой и одним патроном в пистолете не удастся.

– Но ведь попытаемся захватить винтовку. Во всяком случае умрем в бою. Чего еще желать в нашем положении?

Розданов поднялся и нервно прошелся по камере.

– Нет уж. Поздно. Я дал слово. Да-с, подпоручик, слово офицера. И отведено мне ровно час. Теперь уже меньше. В моем случае эсэсовец в общем-то поступил благородно: избавил от пыток, мучений, от позора виселицы. Дал возможность умереть, как подобает, по-солдатски, с достоинством.

– Конечно, конечно, – в свою очередь подхватился Беркут. Он вдруг почувствовал себя виновным в смерти этого человека. И хотя объяснить смысл вины был не в состоянии, ощущение это становилось все явственнее. – Умирать нужно с достоинством. Просто мне хотелось спасти вас. Извините. Если мне представится возможность, постараюсь последовать вашему примеру. Браунинг с одним патроном – это по-офицерски.

Опять тягостное молчание.

Розданов застыл под маленьким окошком. Проникающий через него неясный свет был последним светом из мира, который он покидал.

Беркут тоже замер. Только у двери. Он боялся нарушить его молчание. Давал возможность сосредоточиться на своих воспоминаниях, мысленно проститься с ближними, с теми, кто ждал и, очевидно, еще долго будет ждать его где-то там, вдали от Родины.

– Как считаете, час уже прошел?

– Ну что вы?! Что вы?! Минут пятнадцать – не больше.

Поручик уперся руками в стену и припал к ней щекой.

«Лучше уж в бою, во время атаки, – сочувственно взглянул на него Беркут. – Обрывать собственную жизнь… Грешно и страшно».

– Вы поете?

– Что? – вздрогнул Андрей. – Что вы сказали?

– Поете, спрашиваю? Хоть какую-нибудь старинную русскую… – Лейтенанта вдруг поразило спокойствие Розданова. Голос его больше не дрожал. Говорил медленно, уверенно, словно ничего страшного не происходило.

– Честно говоря… Но…

– «Степь да степь кругом… – вполголоса затянул Розданов. – Широка лежит…»

– «В той степи глухой, – еле припомнил слова Громов. Голос его сразу же сфальцетило, однако он все же подпевал: – Умирал ямщик…»

Они стояли, обнявшись, смотрели на зарешеченное ржавыми прутьями окошко, словно на высокое звездное небо, и пели. Не спеша, задушевно, как могут петь только люди, которые знают, что эта их песня – последняя.

54

– Эй, ты, висельник, твое время отстучало! – ворвался в их пение голос из-за двери. – Удар прикладом и снова: – Слышь ты, офицерье, кому говорят? Просил час – так он прошел! Велено напомнить!

– Заткнись! – рявкнул Беркут. – Часа еще не прошло. И не смей орать!

– Он прав. Ему велено напомнить. Отведенный мне час прошел.

Розданов в последний раз взглянул на окошечко, повернулся к пистолету и нервно потер руками о полы френча, будто собирался приступить к какой-то очень важной работе или подступался к раскаленным кузнечным клещам.

– Может, все же попытаемся? – взволнованно прошептал Беркут, первым дотягиваясь до пистолета. – Поиграем на нервах. А ворвутся, один патрон – и в рукопашную.

– Я дал слово офицера, – решительно отнял у него оружие Розданов.

– Да кому, кому вы его дали? Господи!

– Важно не кому, а кто дает. Вот что важно…

Поручик перекрестился на окошко, словно на икону, проверил пистолет и взвел курок.

– Прощайте, лейтенант Беркут. Вы – геройский офицер. Признаю. Только отвернитесь, ради Бога. Смерть – дело тяжкое. Любопытствующих глаз не терпит.

– Прощайте, – выдавил из себя Беркут, чувствуя, что к горлу подступил предательский комок. А ведь, наоборот, в эти минуты он должен был бы поддержать Розданова.

Они хотели обняться, но что-то помешало им. Может, вспомнили вдруг, что, в сущности, они враги и что даже эти чрезвычайные обстоятельства не способны примирить их настолько, чтобы они прощались, как надлежит прощаться друзьям.

Замявшись, офицеры еще немножко постояли друг против друга и разошлись в противоположные углы, словно готовились к дуэли.

– Рад, что в эти последние дни моей жизни судьба свела меня со столь мужественным человеком. Признаюсь, это укрепляло мой дух. Просьба к вам, милостивый государь: честью своей засвидетельствуйте перед миром сиим, что Белой гвардии поручик Розданов, Петр Тимофеевич, умер, как подобает русскому офицеру. Да, он не признал власть большевиков. И не мог признать, ибо она противна самой сущности человеческой. Да, он сражался с ней. Но сражался честно, с оружием в руках. И палачом никогда не был. Не сделали из него палача. Не сумели.

– Я засвидетельствую это. Если только… Сделаю все, что от меня зависит, – не стал ударяться в объяснения Беркут.

– Благодарю. Честь имею.

Розданов отвернулся к стене.

Беркут тоже отвернулся.

Послышался удар приклада в дверь.

– Прощайте, лейтенант.

– И вы тоже простите меня.

Снова удар приклада.

Беркут вздрогнул.

По сравнению с гулом этого удара пистолетный выстрел должен был бы прозвучать как-то по-будничному негромко. Но вместо него оскорбительно щелкнул капсюль холостого патрона.

130