Черный легион - Страница 141

141

– Что сразу же осложнит наши отношения.

– Они окажутся осложненными, – задумчиво согласилась Паскуалина и, заложив ногу за ногу, оперлась рукой на спинку кресла. – Окажутся, это уж точно. Хотя, уверяю вас, этот синьор прекрасно воспитан. Да и внешность такова, что присутствие его не будет обременительным. Что касается его уроков, то уверена, что вы окажетесь довольно подготовленной для их восприятия. Вам уже приходилось оказывать некоторые услуги, подобные тем, которые придется оказывать мне, принимая у себя представителей досточтимых князей Русполи, Дориа, Орсини, Колонна. Роспильеси, Торлониа, Одескальти, Боргезе, Массимо… Я никого не забыла?

– Составляющих основу все той же «черной аристократии» Италии. Можете добавить еще князей Бонкомпаньи, маркизов Саккетти и Теодоли…

– Список явно не окончен, – согласилась с ней Паскуалина. – Если учесть, что он к тому же будет дополнен многими именами кардиналов, епископов и архиепископов, военных, судей. Но главным образом меня будут интересовать настроения представителей «черной аристократии» и кардиналов. Уверена, что в присутствии очаровательной княгини Марии-Виктории Сардони, чей род по материнской линии тоже принадлежит к сонму «черной аристократии», они будут вести себя более раскованно, чем в присутствии сухой и чопорной сестры Паскуалины. Особенно если учесть, что к этому будет располагать и сама атмосфера приемов.

– В этом можете не сомневаться, – улыбнулась Сардони. – При условии, что к тому времени окончательно не оскудеет «грош святого Петра».

И, забыв о расстоянии, которое до сих пор разделяло «папессу» Паскуалину и приблудившуюся, измученную княгиню Марию-Викторию Сардони, женщины коварно рассмеялись. Как могут смеяться, оставшись наедине, только женщины.

66

Едва заметная тропинка пробилась через терновник, кремнистым ручейком прошла между багровыми валунами, чтобы, совершив зигзаг у непросыхаемой лужицы, раствориться в каменистой россыпи буквально за два шага от конусообразной вершины холма.

Остановившись на той последней метке, на которой тропинка еще оставалась тропинкой, Гиммлер растерянно поискал глазами ее продолжение, а потом удивленно уставился на вершину. Она была совсем рядом, стоило только перешагнуть через некое подобие лощины, ступить на ее поросший травой «бруствер», и перед тобой предстанет пейзаж, который пока что скрывается за пиком холма.

Проделать эти оставшиеся шесть-семь шагов, по всей вероятности, не представляло никакого особого труда. И рейхсфюрер несколько раз порывался сделать это, однако шли минуты, он топтался и топтался на грани, которую так и не посмели переступить все те, кто поднимался на эту возвышенность до него, словно какая-то магнетическая сила удерживала его у рва-рубикона, не позволяя нарушать традицию всяк восходящего сюда, не позволяя достигнуть того, ради чего, собственно, люди тратили столько усилий, стремясь к вершине.

«Эта тропа обрывается за несколько шагов до вершины, потому что прокладывали ее люди, которые боятся ступить эти несколько шагов, – мысленно говоря это, Гиммлер имел в виду себя. И не пытался скрывать этого. – Потому что они не достойны вершины. Их удел – прокладывать путь для других. Эти люди тяжело поднимаются вверх. Они карабкаются по крутым склонам, оступаются на осыпях, срываются вниз и гибнут, уходя в вечность неизвестными, уступая место более удачливым. Нет, более храбрым и решительным, – возразил себе рейхсфюрер. – Потому что гибнут прежде всего те, кто не верит в свою вершину. Не видит ее. Не подчинил свою жизнь восхождению. Он всего лишь «прокладыватель дорог». Существо, призванное своими костями обозначить путь для других. Тех, кто, стоя у подножия горы, уже видит себя на вершине».

Сегодня утром Гиммлер вдруг явственно осознал, что заговор против Гитлера стал реальностью политической жизни рейха. Что его задумали и осуществляют люди, занимающие достаточно высокие посты, для того чтобы не только растоптать фюрера, но и полностью овладеть властью.

Основные факты стали известны ему вчера. Они подтвердили предчувствия и предположения, которые одолевали его уже второй месяц подряд. Однако, убедившись в верности своих прогнозов, он почему-то не заволновался, не забил тревогу, не бросился решать для себя – прежде всего для самого себя, – кто он теперь: сочувствующий заговорщикам, их соучастник или же хладнокровный, опытный охотник, отлично изучивший повадки стаи, которую надлежало перехитрить и истребить.

Мобилизовав силы СД и гестапо, а также части войск СС и дивизии «Бранденбург», он буквально в считанные дни мог бы полностью нейтрализовать всех известных и пока еще неизвестных ему заговорщиков, подавив эту смуту в самом зародыше, потопив ее в крови смутьянов. Но он не стал этого делать. И не станет.

Гиммлер не любил откровенничать. Даже с самим собой. Однако в этот раз в борьбе с собственной тенью он оставался по-рыцарски честным.

«Ты скажи себе то, что должен сказать, – генералы-заговорщики из штаба армии резерва видят в тебе не просто сочувствующего, но и единомышленника. Пока неясно, какими сведениями они располагают, например, о твоих попытках с помощью Шелленберга и его людей наладить контакты с западными дипломатами; какие еще сведения они могли получить о тебе из абвера или иностранных спецслужб, с которыми, возможно, уже связаны. Но совершенно очевидно, что тебя они не опасаются. И готовы принять твои условия. Вот в чем состоит правда, что привела тебя к подножию вершины, которой ты так и не достиг».

141