– Считаете, что в состоянии будете что-либо изменить? – насмешливо спросил Штудент, не отрывая взгляда от карты. Хотя она вряд ли интересовала его сейчас.
«И ты, трусливый солдафон… – смерил его испепеляющим взглядом Скорцени, сохраняя при этом вполне благодушную улыбку. Ему уже не раз приходилось видеть, как храбрейшие немецкие генералы, не говоря уже об офицерах, начинали по-сучьи поджимать хвосты, как только заходила речь о ком-то из высших чинов рейха. Причем перестраховывались они с десятикратным «запасом преданности». – Ты что, действительно хочешь, чтобы мои «коршуны» вытрясли из тебя душу? Прихватив где-нибудь на шоссе вместо итальянских партизан? Так я могу тебе это устроить, «земная надежда люфтваффе»!»
– Разве я когда-нибудь похвалялся своими возможностями, генерал? Скромными возможностями штурмбаннфюрера? Просто мне казалось, что, работая вместе со мной…
– У меня создалось впечатление, что обергруппенфюрер Вольф всего лишь попал под влияние этого дипломатического психопата Рудольфа Рана, нашего посла в Италии.
– Что?! Так это посол путается у нас под ногами? У него тоже следует испрашивать соизволения?
– До соизволения дело пока не доходит, но определенный вес он все же имеет. Кстати, сейчас Ран находится здесь, в Рокка делле Каминате. Он, видите ли, встревожен возможной международной реакцией на похищение папы. Бурной реакцией. Он один встревожен, – язвительно добавил Штудент, не скрывая своей досады. – Остальным безразлично.
– Но, согласитесь, нам с вами действительно безразлично, что настрочат по этому поводу писаки из лондонских газет и какие грозные ноты министров иностранных дел будут ложиться на стол Риббентропа, – ошарашил его излишней, совершенно неуместной сейчас, откровенностью Скорцени. – Мне хотелось бы услышать другое: каким образом господин Ран узнал о готовящейся операции.
– Вполне допускаю, что от того же Риббентропа. Или от Вольфа. Во всяком случае не думаю, чтобы посол решился мешать нам, используя досадную утечку информации.
– Согласен. Его подключение должно быть кем-то санкционировано. Но кем? Самим Гиммлером?
– А почему бы и нет?
– Если им – это серьезно усложняет ситуацию.
– Еще как усложняет. Ран и Вольф уже по существу сговорились. И сумели убедить Риббентропа. Так мне кажется. Они убедили его, что папа римский ни в коем случае не должен становиться объектом воздействия наших диверсионных служб. И не позднее чем завтра намерены лететь с этой идиотской мыслью в ставку фюрера.
– Даже так?! Об этом вам сообщил Ран? Нет, Вольф?
– Ни тот ни другой. И это плохо. Но сведения достоверны. Летать-то им приходится самолетами люфтваффе, где меня знает каждый сопливый новобранец.
– Надежный источник. Но почему тогда Вольф до сих пор не предупредил нас? И вообще, что за чертовщина? Пока я, рискуя головой, обнюхиваю весь Ватикан, здесь, в тылу, уже все решили. Все свели на нет.
– Не надо бы столь резко, штурмбаннфюрер, – с особой интонацией произнес генерал его чин, подчеркивая, сколь мизерен он в сравнении с чином и положением в рейхе обергруппенфюрера Вольфа.
– В любом случае я сделаю все возможное, чтобы тоже оказаться у фюрера. Самый раз доложить ему о подготовке операции. Он ведь требовал этого доклада.
– Вот на это я и рассчитываю. Это серьезный шаг.
Стук копыт. Ржание взбесившихся лошадей. Тысяче-глоточный рев, круто замешанный на оглушительном звоне сабельной атаки…
Поручик Розданов очнулся как раз тогда, когда тяжелый клинок врага пламенем Божьей свечи мелькнул перед его лицом и могильно врубился в голову. Он очнулся с какой-то внутренней убежденностью, что удар этот легко и мгновенно перенес его в мир загробных видений, и кряжистая фигура в черном мундире возрождалась перед ним из обморочного небытия, словно полузабытый образ невесть когда преставившегося предка.
– Вынужден разочаровать вас, поручик Розданов: это все тот же бренный богоугодный мир, из которого вы столь неудачно пытались уйти.
«Пытался уйти? – отозвалось в сознании поручика. – Я лишь пытался уйти?»
По запаху йода и еще каких-то медикаментов Розданов догадался, что находится в госпитале. А черный мундир, нахраписто выбивающийся из-под небрежно наброшенного на плечи белого халата, подсказывал: перед ним офицер-эсэсовец. И это не видение.
– Если вы считаете меня призраком, то ошибаетесь, – ясно слышал он голос эсэсовца. Хотя слова долетали откуда-то из потусторонья, словно эхо, отраженное от стены вечного молчания. Вечного молчания…
Розданов силился что-то произнести, но слова умирали, так и не родившись. Эсэсовец уловил его усилие и, склонившись, вопросительно всмотрелся ему в глаза. Взгляд его показался Розаднову леденящим душу взглядом из преисподней.
– Вы слышите меня?
Большим усилием воли поручик попытался кивнуть, но это ему не удалось.
– Ранение, как ни странно, легкое, – чеканил немец на чистом русском. – Судить вас не будут. Вы поступили, как велит честь офицера. Что касается майора Рашковского – его мы накажем.
Соседняя койка была пуста. Кроме них, в палате никого. Рванула дверь медсестра, но, наткнувшись на суровый взгляд эсэсовца, вышла. Розданов, однако, успел заметить, что ноги у нее высокие, налитые – ноги красивой женщины из все того же бренного богоугодного мира.
– Вы прекрасно слышите меня. И понимаете, – не спрашивал, а скорее внушал ему немец.