«И все? – удивился полковник. – И никаких подробностей о том, что они выудили из этого чемодана, который мог совершенно случайно раскрыться как раз в тот момент, когда рядом оказался фотограф? Значит, офицеры СД предпочитают хранить его содержимое в тайне? Почему? Ведь есть возможность потоптаться по душевным мозолям Черчилля».
– Интересно: что содержится в этом пиратском сундуке? – четко уловил предмет его интереса генерал. – Вас, О’Коннел, это никогда не интересовало?
– С этой минуты только он и будет занимать мой ум.
– А ведь Муссолини не зря таскает его за собой. Что-то в нем есть.
– За вычетом пары носков, белья и двух пар подтяжек, там еще могут быть такие документы, которые не попали и никогда не попадут ни в один архив мира, – невозмутимо поддержал его полковник.
– В таком случае парни из СД не упустят своего шанса. А ведь в этом бауле могли оказаться секретные документы, касающиеся англо-итальянских отношений.
– В этом можно не сомневаться, сэр.
– Именно поэтому, – неожиданно заключил генерал, – жду от вас подробнейшего отчета, в котором желательно обойтись без пафоса. Оставим его газетчикам. Нас, как всегда, интересует то, что не попадает на страницы газет.
– Как всегда, – согласился полковник, слегка ошарашенный холодно-ироничным тоном.
В какую-то минуту он вдруг подумал: «А не посвятил ли Черчилль в тонкости нашей операции и генерала? Если посвятил – он отнесется ко мне, как к подчиненному, завалившему важнейшее задание. Если же нет – у Лауда не появится повода для снисходительной оценки моих стараний. Очевидно, это станет ясно завтра».
Лейтенанту Роусену он смог позвонить лишь на следующий день. После того, как положил на стол генерала подробнейший отчет о делах в Италии, куда, по официальной версии, он выезжал для тайного инспектирования агентуры военной разведки.
Отчет оценен и оплачен был довольно быстро и скоро скупым генеральским: «Допустим, что все это так… Ждите дальнейших указаний, полковник О’Коннел».
Считая себя свободным, по крайней мере на сегодняшний день, полковник наведался в мебельный магазин, хозяин которого давно числился его осведомителем, и, воспользовавшись телефоном, связался с лейтенантом Роусеном. К счастью, тот оказался на месте. У полковника вообще создалось впечатление, что этому человеку можно было звонить в любое время суток. Эдакий человек-телефон.
– Говорит Ирландец, – сказал полковник в трубку.
– Кто? Ирландец?
– Вас смущает моя фамилия?
– Что вы?! Слушаю, сэр.
– Я хотел бы знать, в какой форме следует доложить Патриарху о продаже мебели.
– Я выясню это, сэр, – ровным, бесстрастным голосом ответил лейтенант.
– Мне позвонить вам?
– Звонить буду я. На домашний. Начиная с семнадцати, сэр.
«Да у него и голос металлический! Голос человека-автомата».
– Начиная с семнадцати, сэр, – механически повторил Роусен, словно подтверждал догадку О’Коннела.
В особый бар гестапо «Эдем» Кальтенбруннер приехал первым.
Завидев громадную фигуру обергруппенфюрера, владелец бара гауптштурмфюрер Гюнтер Штольф, лишь недавно оказавшийся в не совсем привычной для себя роли владельца питейно-контрразведывательного заведения, негромко, как принято здесь, поприветствовал его и сразу же провел в небольшой кабинет, стол которого был сервирован на четыре персоны.
Мрачно осмотрев кабинет, начальник Главного управления имперской безопасности метнул вопросительный взгляд на Штольфа.
– Остальных гостей еще только ждем, господин обергруппенфюрер, – худощавый, с глубокими, врезающимися в приклеенные к черепу редкие светлые волосы залысинами, венчающими узкий, по-лягушачьи сплющенный лоб, этот человек в самом деле куда больше был похож на заурядного провинциального кельнера, чем на офицера гестапо. Поэтому под цивильным одеянием скрывать ему по существу было нечего. Если что-то и могло выдать в нем гестаповца, то уж во всяком случае не офицерская выправка и не гренадерская ширина плеч. Разве что иезуитская невозмутимость бледного пасторского лица да холодные, застывшие в глубине поднадбровных колодцев, глаза – белесые, не знающие ни удивления, ни участия.
– Вопросами, меню, подносами – не отвлекать, – хрипло наставлял его обергруппенфюрер. Массивный, похожий на приклад старого австрийского ружья, квадратный подбородок шефа СД двигался при этом, словно камень в жерновах – тяжело и неуклюже.
– Пиво и все, что полагается к нему, будет подано сейчас же.
– На столе должны быть шнапс, вино. Словом, выбор.
Он грузно уселся во главе стола у небольшого декоративного камина и уставился на дверь.
«Первым появится Канарис, – загадал он, будто на судьбу. – Иначе… черт бы его побрал… Пусть этот адмиралишко не думает, что…»
Мысли Кальтенбруннера ворочались так же тяжело и неуклюже, как и его воинственно-волевой подбородок.
Однако первым прибыл генерал Хансен. Возможно, это явление начальника отдела внешней разведки («Отдела 1») абвера Кальтенбруннер воспринял бы с совершеннейшим безразличием: мало ли кто может ассистировать здесь шефу армейской разведки, если бы буквально через две-три минуты не нагрянули адмирал Канарис и его, Кальтенбруннера, подчиненный – бригадефюрер Вальтер Шелленберг.
Начальник разведывательной службы верховного командования и начальник отдела внешней разведки Главного управления имперской безопасности спускались по ступенькам, ведущим в зал, с сияющими улыбками, словно по трапу самолета, у которого их ждал почетный караул. При этом на лицах их вырисовывался такой непринужденно-дипломатический восторг, будто они уже обо всем договорились и человечество может спать спокойно. Что же касается его, Кальтенбруннера, то он здесь такой же статист, как и генерал Хансен.