Черный легион - Страница 135

135

Скорцени привел Катарину к воротам, приказал часовому в гражданском открыть их, и потом еще минут десять провожал по тропинке, ведущей напрямик, через небольшой лес, к шоссе.

За все это время они не произнесли ни слова. Вечер был тихий, теплый и, на удивление, лунный.

«Вечер благоденствия, философствований и свиданий, – подумалось Скорцени. – Наша прогулка подтверждает это».

Как только тропинка подступила к оврагу, девушка остановилась, опустила сумку на землю и сделала несколько шагов в сторону, по кромке невысокого обрыва.

– Обычно расстреливают над оврагами, правда ведь? – осторожно заглянула она под захваченный корневищем старого дуба овраг. Нет, похоже, коньяк все еще не одолел ее.

– Обычно да. Удобно во всех отношениях, – согласился Отто.

– Никогда еще не видела, как расстреливают.

Девушка покорно стала спиной к оврагу. Но потом извинилась: «Нет, так страшно», – и повернулась спиной к палачу.

Скорцени задумчиво смотрел на широковатые, элегантно выкроенные плечи девушки, ее лебяжью шею. Его потрясали безропотность и святое, великомученическое, мужество, с которыми Катарина готова была принять свою гибель.

Теперь он мог признаться себе, что первым намерением, вызванным рассказом девушки, было отвести ее подальше, приласкать и пристрелить. Поласкав Катарину, он удовлетворил бы то естественное мужское желание, которое пробуждала в нем девушка, а пристрелив – похоронил бы вместе с ней всю эту историю с тройным агентом Марией Сардони.

Но теперь в нем буйствовало только одно желание – подойти и обнять ее за плечи. Будь Скорцени до конца искренним с собой, он признал бы, что Катарина освящала в его душе чувства жалости и сострадания – именно те чувства, которых он давно стыдился и которые старался всячески подавлять в себе.

Скорцени осмотрелся. Нет, вблизи никого. Это была осторожность, но не убийцы, а влюбленного самца. Однако желание воспользоваться их одиночеством, чтобы силой взять у девушки то, что совершенно недавно она предлагала сама и в постели, Отто презрел в себе так же, как еще недавно презрел необходимость убить ее.

– Вы, наверное, забыли оружие? – спохватилась Катарина через минуту-другую, чувствуя, что произошла какая-то заминка. Штурмбаннфюрер был в гражданском, и у девушки были все основания засомневаться в том, что он не забыл сунуть оружие в висящую подмышкой кобуру. – У меня в сумочке дамский пистолетик. Возьмите.

Катарина говорила это совершенно искренне. Ни в голосе ее, ни в поведении не ощущалось расчета на великодушие, не выпирала игра в «последнее мужество». Девушка в самом деле хотела помочь ему. Она чувствовала свою вину, знала, что за нее причитается, и покаянно принимала наказание, не пытаясь каким-то образом спастись.

«А ведь ты, идиот, даже не потрудился обыскать ее! – с холодным презрением бросил себе Скорцени. – Она запросто могла пристрелить тебя. Очень странно, что Катарина не воспользовалась такой возможностью».

– Ну чего вы, возьмите, – по-своему истолковала его молчание Сардони. – Потом оставите себе. Говорят, хороший. Я так ни разу и не решилась выстрелить из него.

– Спасибо, свой имеется, – резко отрубил Скорцени. И вдруг, неожиданно даже для самого себя, взорвался: – Хватит демонстрировать свое христианское смирение! Оно меня оч-чень растрогало. Это свое смирение следовало употреблять прежде, чем давать согласие на агентурную работу, да еще трем разведкам сразу! А теперь вы стоите, соблазняя меня своими бедрами, и пытаетесь растрогать своей тупой, дегенеративной безропотностью. Хотя сам Бог велел пристрелить вас. Что я и сделаю. С огромнейшим удовольствием. Я не прав?

– Трудно расстреливать женщину, которая еще недавно лежала в вашей постели, – неужели я не понимаю? – оглянулась на него Катарина. Голос ее прозвучал по-доброму и даже сочувственно. – Чем я могу помочь вам? Выстрелить в себя не решусь, это исключено.

– Замолчите! – почти прорычал Скорцени, выхватывая пистолет.

Прошло еще две-три минуты. Катарина вновь стояла спиной к нему. Штурмбаннфюрер подступил на несколько шагов, и девушка, тихо ойкнув от страха, присела. Даже не то чтобы присела, а просто ноги у нее вдруг подогнулись, и в такой неудобной, странной позе она и замерла в ожидании выстрела.

– В п-подобных случаях р-разве н-ничего не говорят? – заикаясь от страха, спросила она, выпрямляясь и оборачиваясь к Скорцени.

– Что?! – холодно проговорил Отто. – Что в «подобных случаях»? В подобных случаях говорят: «Убирайтесь к черту!» Это и к вам относится.

– Так вы не станете стрелять в меня?

– Можете считать, что вас уже казнили. Там, в бассейне. И не смотрите на меня такими испуганно-обиженными глазами, – подступил он еще ближе.

– Вы правы: казнь состоялась там. Здесь исполняются формальности.

– Можете считать, что они исполнены. Уезжайте. Забейтесь в самый дикий уголок Италии, а еще лучше – Швейцарии, и чтобы ни одна ищейка из СД, гестапо, абвера, итальянской тайной полиции больше не видела вас и до самого конца войны не слышала вашего имени.

– Так вы отпускаете меня?! – все так же искренне изумилась Катарина. – Вы, Скорцени, не станете стрелять в меня?

– Можете считать, что мне и в голову не приходило казнить вас, – пробубнил штурмбаннфюрер своим камнедробильным голосом. – Только не надо истязать меня признательностью. Мне пришлось отправить на тот свет сотни таких, как вы.

135