Война этих мест не достигла. Правда, немецкая авиация несколько раз бомбила железнодорожную станцию, однако каких-либо видимых для свежего глаза разрушений и следов этих налетов она не оставила. Из-за Волги эхо тоже не приносило ничего такого, что свидетельствовало бы о войне.
«Кстати, надо бы ознакомиться с ситуацией на фронтах, – подумал Курбатов, поднимаясь на вершину островерхого, похожего на шлем русского витязя, холма. – А то ведь вслепую идем, даже не представляя себе, где проходит линия фронта».
– Взгляните, подполковник, там какой-то объект, – вырвал его из раздумий голос идущего чуть впереди барона фон Тирбаха. Он прокладывал путь командиру по ельнику и зарослям вереска. – Похоже на воинскую часть.
Курбатов поднес к глазам бинокль.
– То ли склады, то ли… Постойте, барон, да ведь это же концлагерь.
– В такой близи от поселка?
– Зато множество рабочей силы, которую можно использовать на городских предприятиях. Вам в этой версии что-то не нравится?
– Да простят меня большевики.
Еще раз осмотрев открывавшуюся с вершины часть огражденной колючей проволокой и оцепленной вышками территории, Курбатов убедился, что это действительно лагерь.
– Вы правы, – услышал Курбатов позади себя знакомый бас Адмирала. К стыду своему, он не заметил, когда тот приблизился. – Перед вами один из сталинских концлагерей. Семь тысяч заключенных. Не самый крупный, должен заметить. В иные лагеря, те, что поближе к Уралу, до семнадцати тысяч загоняют.
– Так все это действительно правда? Ну, о лагерях? – спросил фон Тирбах.
– А тебе, адмирал, что, об этом не говорили? Там, за кордоном, когда готовили?
– Говорили, но, если честно, думал, что… Словом, пропаганда есть пропаганда.
– Существуют вещи, в которые трудно поверить, даже когда возвращаешься на родную землю в шкуре диверсанта, – подтвердил Курбатов. – Кстати, как вам удалось выследить нас, Адмирал?
– Я за вами не слежу, – насупился отставной моряк. – С подозрениями покончим сразу же.
– Договорились.
– Тогда спускаемся. Все, что вам нужно будет узнать об этом лагере, узнаете от меня.
– Сами оказывались в нем?
– Оттуда редко кто возвращается. К тому же перед властью я кристально чист. Даже отпетые большевички косятся на меня: слишком уж правоверным кажусь им. Иные откровенно боятся.
– На собраниях резко выступаете? Марксистские принципы отстаиваете? – поинтересовался фон Тирбах.
– Это само собой.
– Отчего же такая правоверность при службе, как я понял, Белому движению?
Адмирал снисходительно взглянул на фон Тирбаха: «Господи, какой ты еще зеленый в этих делах!» Но так ничего и не ответил.
– Пора спускаться, – молвил он через минуту, уже после того как, взяв у Курбатова бинокль, внимательно осмотрел территорию лагеря. – Ему ждать некогда.
– Кому это некогда? – уточнил майор.
– Вишь, я забыл сказать: Конрад заявился. Требует к себе Легионера.
– Конрад? Решился?
– Ты у них в почете, адмирал, – хозяин их явки ко всем обращался только на «ты» и всех называл «адмиралами». Курбатов и Тирбах уже привыкли к этому. – К славе идешь.
– Что он из себя представляет?
– Понятия не имею.
– То есть хотите сказать, что видите его впервые?
– Как и Алина. С той разницей, что я-то его пока что вообще не видел.
– Вы же утверждаете, что он здесь.
– Но остановился не у меня. У него тут явка. У одной старухи, соседки моей. Основательно подслеповатой, кстати. У нее вы и встретитесь. Учтите, что Конрад из прибалтийских немцев. Так спрашиваете, в чем проявляется моя правоверность? – обратился он к Тирбаху, считая, что с Конрадом уже все ясно. – И откуда у меня такая правоверность, если служу белым? По правде говоря, я не служу ни красным, ни белым. Единственное, кому я по-настоящему служу, так это своей ненависти. Не стоит выспрашивать подробности. У меня свои счеты с большевиками – и этим все заякорено.
– Мы воздержимся от лишних вопросов, – заверил его Курбатов. – Кроме одного. Каким образом вы ведете свою борьбу в этой нашпигованной доносчиками и верными сталинистами-ленинцами стране? Как вам удалось столько времени продержаться здесь, ни разу не угодив в концлагерь?
– Ты прав, Эс, «наша жизнь разворачивается в невидимом мире, полном пещер, теней и жителей мрака». Я помню эти слова. Мы все оказались посвященными во Зло. Но тот, кто осмелится обвинять нас, должен вспомнить, что Добру, которое мы избрали в качестве образца для построения нашего рейха, нельзя служить, не будучи Великим Посвященным Зла. Они забывают об этом, обергруппенфюрер, и наш долг жестко и жестоко напоминать им об этом. Именно так: жестко и жестоко…
Как давно он не беседовал с тенью Гейдриха!
После того как однажды войдя в его кабинет, фюрер, тыча дрожащим пальцем в посмертный слепок, недовольно спросил: «Это еще кто такой?» – Гиммлеру пришлось спрятать маску в сейф. Гитлер, в общем-то, не далек от истины: пока существует Третий рейх, в нем должны чтить только одного Бога и одного фюрера. Поклонение кому бы то ни было третьему – следует пресекать, как пресекают государственную измену.
Нужно отдать ему должное: Гитлер сделал это довольно деликатно. Хотя для рейхсфюрера не осталось тайной, что и посещение его кабинета, и тыканье пальцем – были заранее продуманы им. Фюреру надоело выслушивать байки о том, как Гиммлер неистово исповедуется перед маской Гейдриха и как правоверно советуется с ней, выставив лицо мертвеца там, где должна бить животворящая струя бессмертия «Майн кампф».